Перевоспитание

Продолжаю писать заметки о своем прошлом, о событиях, повлиявших на то, какая я сейчас.

Не знаю почему, но меня постоянно перевоспитывают. Я не понимаю, что со мною не так, однако взрослые уверены, что надо бы меня переделать.

Меня направили на лето к одной из сестёр матери. Объяснили, что труд сделает из меня человека. Тетка жила вдвоём с мужем на хуторе в лесной глуши, среди топей и болот. Добраться туда было непросто. Мы с отцом сошли с поезда в маленьком полесском городке, отыскали автовокзал и вместе с толпой ринулись в подкативший старенький «пазик». Автобус с трудом закрыл двери и двинулся в путь, а мы оказались в жуткой тесноте и давке, среди потных людей, гусей, поросят, корзин с яйцами и мешков, — хуторяне возвращались с рынка. Меня укачало и я была не в силах противиться рвотным спазмам. Автобус пришлось остановить. Я опустошала себя, впервые в жизни сожалея о том, что напилась сладкого лимонаду. По пути приступы повторились. Но пассажиры воспротивились остановке и затребовали высунуть мою голову из окошка. Так я и продолжила путь, обрызгивая автобус и сгорая от стыда. Наконец мы сошли, оставалось пройти несколько километров по лесной дороге. Вконец измученную и умирающую от жары и жажды меня доставили на место. Хутор представлял собой темный бревенчатый дом на опушке леса, без электричества. Рядом с домом возвышался колодец-журавль. Поодаль находился хлев со скотом. Тетя была высокого роста, молчаливой и строгой, — по-видимому, такой и полагалось быть учительнице. На работу ей приходилось добираться по лесным дорогам на велосипеде. Зато дядя оказался шумным весельчаком небольшого роста. Он был намного моложе тети, ведь когда-то был её учеником. В зале висела их свадебная фотография: тётя — красивая и смуглая, с толстой косой, заложенной вокруг головы, и дядя — с круглым мальчишеским лицом и забавными светлыми кудрями.

Как и все сестры, включая мою маму, тетя была жадной до работы. В хозяйстве имелись корова, овцы, индюки и куры. Её многочисленные поля были разбросаны по лесным опушкам. Там росла картошка, бураки, гречка, ячмень, рожь. Она мне казалась Карабасом-Барабасом, который притворился учительницей. Дядя был смотрителем шлюзов и заядлым охотником, целыми днями где-то пропадал. Его возвращение становилось маленьким праздником, он угощал меня конфетами и прерывал молчание тёти шутками и своим же громким смехом. Тетю саму ее молчание ничуть не тяготило, не то, что меня. Сначала я пыталась развеселить её, но она была самой большой Несмеяной из всех, что мне попадались. Видно тетя считала, что болтовня для лентяев и не способствует урожаю.

Когда отец уехал, мы с тетей приступили к труду. Бураков было великое множество, закончив прополку одного поля, смело можно было перебираться на другое. Пока пропалывали новое поле, предыдущее поспешно зарастало сорняком. Мне больше нравилось заготавливать сено, грести, складывать скирды. Нравилось жать серпом рожь и связывать снопы, строя из них шалаши. Мне не нравилось быть пастухом. Я боялась корову, которую вместе с овцами мне поручали пасти. Во-первых, корова никого не слушалась, включая хозяйку, во-вторых бодалась. Мне приходилось тянуть её за собой на веревке, она брыкалась и упиралась. Овцы брели сами по себе, а мне надо было доставить в нужное место все стадо. Приходилось привязывать корову к дереву и подгонять овец. Но потом мне было страшно приблизиться к этой упрямице. Я не привыкла жаловаться, потому смиренно выносила это испытание. Вечером корова, вместо того чтобы аккуратно тащить свои бидоны-вымя домой, норовила вырваться, чтобы взбрыкивая поскакать по топким болотам. Я вприпрыжку носилась за ней по кочкам, боясь оступиться и увязнуть. Однажды, гонясь за коровой по лесу, я сбила головой рой диких пчёл, который тут же ринулся за мной. Я улепётывала со всех ног, но они настигали меня и жалили. Я примчалась к тете, гнев пчёл обрушился на неё. Через пару дней придя в себя, сквозь узкие щели глаз я узрела отёкшее лицо тёти — ту с трудом было можно узнать. Оказывается, я тоже изменилась, и мне вдруг очень захотелось стать похожей на себя прежнюю. Со временем это удалось, но испытания на этом не закончились. Я едва ни наступила на клубок змей и, испугавшись, закричала. Меня никто не слышал, и я кричала пока не охрипла. После этого я стала бродить по ночам. Утром, тетя, расчесывая гребнем свои длинные темные волосы, сообщала мне о моих ночных похождениях. Я отказывалась в это верить. Но вскоре я сама смогла убедиться: как-то ночью я выпрыгнула в окно. Тетя меня окликнула, я пришла в себя в зарослях крапивы и ощутила боль от ожогов. Для меня так и осталось загадкой: если б она меня не окликнула, возможно, я бы не обожглась. Наваждение продолжалось, и я каждый день со страхом ждала приближения ночи. Конечно, не все было так мрачно. В свободное время, я носилась по лесным тропинкам, фантазируя и представляя себя одиноким Робинзоном. К концу лета я научилась многому: стричь овец, взбивать масло, ощипывать уток, ловить рыбу сетью и трезубцем, чистить колодец, скирдовать сено, доить корову и драить деревянные некрашеные полы песком. Совершила открытия: нельзя называть корову именем Сеньора — это дурно влияет на её характер; овцы самые глупые стадные создания; индюки самые некрасивые из птиц и пение их также безобразно; летучие мыши — не птицы и не мыши; птенцы трясогузки прозрачные; ёжики — жестокие и беспощадные воины; я — лунатик; вкуснее всего хлеб с соленым маслом. Я вернулась домой похудевшей и одичавшей.